Deutsch
Germany.ruНемцы в России

Александр Колосов

 

 

Русский плен

 

В этом году исполнилось 55 лет с той поры, как прогремели последние взрывы Великой Отечественной войны. За эти годы написано так много, что, кажется, есть все. Воспоминания очевидцев и участников, мемуары военачальников и толстые тома исторических исследований. Художественная литература и кинофильмы, учебники для школьников и студентов. Но...

Читатель знает, что о немцах в Казахстане я пишу далеко не в первый раз. Вот только раньше приходилось рассказывать о прошлом и настоящем немецкой диаспоры...

Сейчас же хотелось бы открыть другую страницу нашей совместной с немецким народом истории, ту, которая до сих пор старательно обходилась стороной и политиками, и историками, и журналистами, и писателями. Об этом нет практически ничего. Совершеннейшее белое пятно. Речь идет о пленных немецких солдатах, которые оказались волей судьбы на казахстанской земле. Их было много тысяч. 8874 из них нашли здесь свой последний приют. Кто бывал на Центральном кладбище Алматы, знает, что там есть уголок 13 немецких солдат.

В октябре 1998 года в Немецком доме проходила конференция, посвященная культуре немцев Казахстана. Там я познакомился с магистром истории из Усть-Каменогорска Людмилой Бургарт, благодаря которой и получил воспоминания бывшего пленного солдата Вильгельма Фритцена. Годы войны с Советским Союзом он провел на восточном фронте, наверное, чудом остался жив, а весной 1945 года в районе Лиепаи попал в плен и оказался в лагере ? 7347 в Лениногорске, где пробыл до возвращения на родину в 1948 году.

Воспоминания его весьма колоритны, они затрагивают много сторон жизни военнопленных. Я привожу их не полностью, скорее в изложении, чем в переводе.

Первая часть - письмо автора в Казахстан родственникам врача, которая, по его утверждению, спасла немало жизней пленных солдат, да и самого автора тоже. Потом идут воспоминания о самом враче - Вере Нудиной, потом об организации культурного досуга пленных (как ни парадоксально, но этот термин вполне можно в этой ситуации применить). Конечно, в таком месте, как лагерь военно? пленных, были не только "стойкие товарищи". Хватало и предателей с доносчиками. Им посвящены свои страницы.

Из воспоминаний можно узнать много интересного. Например, как питались пленные солдаты и офицеры. Даже если принять во внимание, что не все из положенного доходило по назначению, нет оснований утверждать, что пленные солдаты голодали. Да и сам автор воспоминаний нигде об этом не говорит. Зато приводится немало поздравительных открыток к разнообразным праздникам, которые пленные получали от родственников из Германии и сами им отправляли. Переписка шла оживленная не только по случаю праздников. Так что родственники не были в неведении о судьбе своих солдат.

Честно говоря, больше всего меня удивила фотография, на которой запечатлена выходящая из городского кинотеатра Лениногорска (по-моему, он работает до сих пор) толпа зрителей. И подпись, что закончился очередной сеанс для военнопленных. Все это как-то не очень согласуется с привычными представлениями о зверских порядках в бериевских лагерях.

Но предоставим слово самому Вильгельму Фритцену.

Мюнстер, 29 июня 1994 г.

Мои дорогие!
Ваше письмо из далекого Казахстана для меня лучший подарок к моему 85-летию. Мой день рождения 20.11.94 г. Перевела мне письмо госпожа Лаус из Мюнстера. Она родом из города Луги, что в 150 километрах от Санкт-Петербурга. В Германии она оказалась в 1943 г. вместе с другими насильно угнанными юными девушками. Но ей повезло с семьей, в которой она работала. После войны она вышла замуж за немца и не одно десятилетие проработала в Институте астрономии при Мюнстерском университете. Много лет она переводила переписку между Мюнстером и Пулковской обсерваторией под Санкт-Петербургом. Она часто принимает гостей со своей старой родины, дважды в год ездит в Россию и помогает там старикам медикаментами, продуктами и одеждой.

Я сам с 22 июня 1941 г. до капитуляции немецкого Вермахта 8 мая 1945 г. служил солдатом в России, потом из Либавы (Латвия) через Урал оказался в Лениногорске. В ноябре 1948 г. последовало мое возвращение через Усть-Каменогорск, Чимкент, Саратов и т.д. на родину. Более 7,5 лет я имел "счастье" пережить все в качестве солдата и военнопленного. Ваша бабушка в критической ситуации приняла в моей судьбе особенное участие. Она дала заключение, что я болен, и тем самым спасла меня от депортации в Карагандинский штрафной лагерь.

В прилагаемых письмах я изложил мной пережитое, что сохранилось в моей памяти. Эти документы предназначены для Вас, а другой экземпляр, надеюсь, уже в этом году будет передан одним товарищем в государственный музей Лениногорска. Он ожидает обещанной визы из Москвы. Этот товарищ два года назад был там и многое сфотографировал. Некоторые из этих фотографий я прикладываю к моему письму. Бумаги я передам молодой супружеской паре, которая через некоторое время будет у госпожи Лаус. Она отправит письмо вам в Лениногорск из Санкт-Петербурга. Это будет надежнее, чем посылать прямо из Мюнстера в Лениногорск.

Возвращаясь к Вашему письму. Я предполагаю, что Вы внуки очень уважаемого мной врача. Ваша мама - ее дочь? Вы пишете, что хотите завершить учебу в Иркутске. Вопрос: какую учебу? Сколько лет Вашим родителям, сколько лет Вам самим и чем Вы занимаетесь?

Мое письмо я дополняю изображением тогдашней больницы. Я ее узнал - там в качестве пациентов лежало несколько солдат.

А еще мне хотелось бы получить фотографию Вашей семьи. Мы с Вальтером Майсаком, которому я рассказал о Вашем письме, очень обрадовались, увидев изображение нарисованной им картины в Вашем доме. Вы увидите, что я приложил еще и литографию Вальтера Майсака, которая повествует о тяжелой судьбе военнопленных. Вальтер Майсак после возвращения стал признанным художником. Для меня он маслом написал картину "Наша гора". Она висит у меня в зале. Вы ее видите на фотографии. На другом изображении Вы видите многоэтажное здание, в котором помещался лагерь военнопленных 7347А, так называемый Курланд-лагерь. Другой лагерь, так называемый Шёрнер-лагерь (7347В), состоял из деревянных бараков с просмоленной крышей. Лагерь не сохранился - его разобрали.

Это главное, что я хотел сказать. Еще раз благодарю за Ваше письмо. Я очень счастлив, надеюсь, что оно будет не последним из далекого Казахстана.

Всего наилучшего Вашей семье.
Ваш Вильгельм Фритцен.

 

Вера Нудина

 

Вере Нудиной было лет 35-40. Высокая, стройная, она носила чуть-чуть набекрень пилотку на своей белокурой кудрявой голове. Вера Нудина была счастливым случаем в нашем плену.

Минимум медикаментов, скудные возможности для лечения - она все преодолевала. Это была женщина, которая распахнула свое сердце военнопленным и неутомимо старалась им помочь. Она всегда была готова прийти на помощь, в том числе и ночью в критических случаях она приходила в лазарет к своим пациентам. Лазаретом служило одноэтажное здание из камня под железной крышей.

При помощи немецких врачей многое невозможное становилось возможным. Операцию на кишечнике делали кухонным ножом - пациент поступил.

Особенно запомнились три эпизода. Она добилась у лагерного командования организации специального стационара на 50 коек. Туда наша доктор направляла тех, кто не обязательно был болен, но для работы просто слаб. Некоторые из наших товарищей проводили там по месяцу, а то и по два. Это был оазис в нашей безрадостной жизни. Помещение было настолько чистым, что можно было с пола кушать. Все кровати заправлены белыми одинаковыми одеялами. В качестве покрывал использовались коричневые японские накидки. Стены расписал наш профессиональный художник Вальтер Майсак. Когда в лагерь приходили жены русских офицеров, они бывали просто поражены такой заботой о военнопленных, ведь сами они жили в жалких квартирках.

Вальтер Майсак в лазарете проводил немало времени, помогал Вере Нудиной. Довольно часто он бывал у нее дома, чтобы поддерживать его в порядке. Он колол дрова и содержал в порядке маленький сад. В качестве благодарности Вальтер Майсак подарил ей написанную им картину на мотив русских народных сказок. Эта картина живет и поныне у внуков Веры Нудиной, что я недавно узнал из письма из Лениногорска.

Я сам, вероятно, обязан нашему врачу жизнью. По доносу предателя меня хотели отправить в специальную команду. Туда советское командование посылало проштрафившихся военнопленных. Основание всегда находилось. Тот, кто представал перед русским военным судом, считался потерянным. В этом я много раз убеждался, когда меня откомандировывали на такие суды в качестве юриста, чтобы я наблюдал, насколько корректно идет процесс.

Мне повезло. У нашей Веры Нудиной были прекрасные отношения с нашим лагерным командиром. Благодаря его просьбе меня признали больным и тем самым спасли.

Много воспоминаний, особенно мое чудесное спасение, глубоко запали мне в память. К сожалению, она четыре года назад умерла, и я, невзирая на мой возраст, предпринял дальний перелет в Казахстан, чтобы лично выразить ей свою благодарность.

 

Лагерная Мельпомена

 

Через много лет в беседе с одной журналисткой наш товарищ Ханс Циммер характеризовал музыку и театр в качестве культуры выживания в плену. Для некоторых это звучит как преувеличение, но те, кто прошел советский плен, знают, как ценить искусство в неволе. Судьба военнопленных была тяжелой, иногда безнадежной. Пленный в большей или меньшей степени зависел от настроения охранника, его субъективного расположения.

Музыка, театр, лекции возвращали чувство человеческого достоинства. Хотя война против СССР означала и фактический, и духовный упадок, но не надо забывать и о больших успехах немцев в течение прошедших столетий. Концерты и театральные постановки помогали восстанавливать легко разрушаемую духовную связь с семьей и далекой родиной. Было и еще одно обстоятельство, которое советская администрация поняла позже, - культура поднимала трудовую активность пленных. В наших тяжких лагерных буднях Лениногорска мы тысячи раз буквально убеждались в том, что такое "Музыка и театр в качестве средства выживания".

Культурная жизнь в стесненных условиях лагеря для военнопленных была возможна настолько, насколько это позволяли таланты, организаторские способности и фантазия, не капитулировавшие перед трудностями. Мой товарищ Ханс Циммер занимался этим важным делом и добивался больших успехов, хотя переживал наравне с нами все лишения лагерной жизни. Предоставим ему самому слово.

Все началось с того, что однажды пришел учитель из Шлезина и рассказал по памяти роман Густава Фрайтага "Soll und Haben". Вино Бекенбах, опереточный тенор, работавший ранее в армейском ансамбле, пел своим товарищам без всякого сопровождения. Сам по себе собрался лагерный хор. Через несколько дней в лагере появилась скрипка, потом аккордеон. В соседнем лагере самодеятельный музыкант-универсал Вилли Марман получил от русской администрации скрипку - инструмент без струн и смычка. По совету товарищей смычок сделали из конских волос, а струны - из проволоки. Так мы отпраздновали первое Рождество в плену - 1945 года, рабочий день, как и все остальные в тогдашнем Советском Союзе. А потом одинокая скрипка, которая со своей песней кочевала от барака к бараку, пробуждала в изнуренных людях с голодными глазами воспоминания о далекой родине.

Так была положена основа лагерной капеллы. Благодаря стараниям администрации, которая стала ценить культуру еще и как средство повышения производительности труда горняков, росло количество музыкальных инструментов. Самый главный русский комендант самолично поддерживал музыкальный актив. Из массы пленных образован ансамбль - 15 участников. Под руководством концертмейстера из Тюрингии Херберта Бока был осуществлен замысел первой постановки с использованием мелодий известных оперетт, в которой принимали участие не только пленные, но и работники охраны.

Перед театральным коллективом военнопленных советский офицер-политработник поставил задачу - сыграть пьесу. Так впервые за два года у нас в руках оказался печатный текст. Русское командование в газетной типографии напечатало пьесу "Пастор Халль" Эрнста Троллера, написанную в 1939 году. Родившийся в 1893 году поэт написал эту пьесу о преследованиях семьи пастора в Третьем Рейхе после своей эмиграции в Нью-Йорк и перед своим самоубийством. "Придет день, когда ее можно будет играть в Германии". Первая немецкая постановка состоялась в 1947 году в Восточном Берлине, через несколько месяцев после того, как ее сыграли в Лениногорске с Хансом Циммером в главной роли.

Первая постановка оперетты состоялась в 1947 г. Певец Вино Бекенбах был и режиссером, и постановщиком. Со своими помощниками он воссоздал по памяти сцены из оперетты Кальмана "Марица". Все женские роли исполняли, конечно, мужчины. Разучивание ролей доставляло участникам огромное удовольствие. Это видно на фотографиях, негативы которых Ханс Циммер, пряча в обуви, вместе со своими товарищами контрабандно вывез на родину.

Для осуществления постановок требовалось много помощников: портных, чтобы шить костюмы, оформителей сцены. Среди них был художник Вальтер Майсак, ставший потом многоуважаемым деятелем искусства. Сами устраивали освещение сцены, мастерили парики. Во время тяжелой работы в шахте, на строительстве дорог, заготовке дров, на стройке учили наизусть записанный на оберточной бумаге, на куске старых обоев текст. Каждую минутку свободного времени использовали для репетиций, часто отрывая время от сна. Бурчащий желудок и массу других проблем не замечали, но зато какое мы получали удовлетворение!

Театральная группа выступала и в других лагерях. Некоторые способные актеры получали послабления на тяжелых горных работах. После первой оперетты было много других, среди них - сцены из "Летучей мыши", "Русалки". Разучивались некоторые произведения Курта Гетца. Труппа, состоявшая из 50-60 человек, для участия в мероприятиях командировалась за пределы лагеря. По большим советским праздникам капелла должна была выступать перед русскими.

Когда Ханс Реборн продемонстрировал свой тенор перед товарищами, к нему перешло руководство культурными программами, которые осуществлял коллектив из 20 человек при 4 солистах. Его деятельность распространялась и на многие другие лагеря, тысячи пленных присутствовали на выступлениях. Ханс Реборн трижды попадал в списки освобождаемых, но как "артист" и "специалист" пользовался особой любовью русских. Каждый раз его оставляли до тех пор, пока не освободили весь лагерь.

Самоотверженная работа Ханса Циммера будет оценена по достоинству. Мы же, его соратники по лагерю, ему очень благодарны. После возвращения из плена он приложил много успешных усилий для поддержания сообщества "Старых лениногорцев". Он вел огромную работу по установлению адресов, рассылке писем и, наконец, организовывал наши встречи. Через много лет мы встретились у нашего лагерного командира Эмиля Тиля в 1994 г. в отеле Rueckert в Инстертале, что в Вестервальде. Большое число участников свидетельствует, что сохраняются и другие формы общения, наше сообщество, созданное в тяжелые годы плена, должно сохраниться.

 

Предатели

 

Среди наших стойких товарищей были, к сожалению, доносчики и предатели. Русские особым образом привлекали таких лучшим пайком, одеждой и т.д. В лагере их деятельность не афишировалась. Сколько их было, никто не знал. Я надеюсь, что не так много. Двое из них остались в моей памяти.

 

Вилли Кислер

 

Это был типичный слизняк. Он выдавал себя за старого коммуниста и подчеркивал постоянно в разговоре, что мы должны быть благодарны русским как победителям за то, что они к нам так милостиво относятся. Позже выяснилось, что этот Кислер был высокопоставленным функционером гитлерюгенда в округе Дюссельдорф. Кажется, его арестовали после моего возвращения на родину (в ноябре 1948 г.).

В качестве юриста меня командировали на процессы, которые проходили в нашей большой столовой. Обвиняемым однажды был старший лейтенант Мозер из Южной Германии. Он говорил своим людям насчет выполнения нормы: "Чем лучше мы выполняем нормы, тем менее спокойно себя чувствуем". Взамен ему русские назначили Вилли Кислера, который выслужился тем, что сдал старшего лейтенанта Мозера. При этом тот старательно подчеркивал свои коммунистические убеждения.

Перед моими глазами большой зал - наша столовая. У передней стены перед кухней сидит военный суд, который состоит из трех советских, среди них два офицера, ведь подсудимый - офицер. У левой длинной стены сидит подсудимый обер-лейтенант Мозер под охраной двух советских солдат. Через несколько метров в направлении хлебной раздачи сидел Вилли Кислер, за ним я. Заседание началось с оглашения обвинения. Оно состояло в том, что он призывал своих людей не выполнять норму, что и донес русским Кислер. Потом выступил В.Кислер. Он подтвердил это, но ничего нового негативного не добавил. После короткого совещания был оглашен приговор - четыре года принудительных работ в Карагандинском лагере. На этом короткое заседание окончилось, и я мог констатировать, что весь приговор был основан только на доносе Вилли Кислера.

Обер-лейтенант Мозер оказался потом в карцере, куда я в течение нескольких дней до его отправки должен был приносить ему еду. Он попал в скверную ситуацию. Я хотел подбодрить его словами: "Господин обер-лейтенант, вы возвратитесь домой, как все, только немного позже".

Уже в наши дни услышал я от Ханса Циммера, что отец обер-лейтенанта Мозера через много лет проводил расследование, не был ли приговор результатом предательства. Ровно через 30 лет после нашего освобождения работник криминальной полиции разговаривал с Хансом Циммером. Но он по этому поводу ничего сказать не мог. В телефонном разговоре со мной он упоминал беседу в полиции и спрашивал, что я о том знаю. Я сказал ему: "Я хорошо знаю ход процесса, так как на нем присутствовал. По представлению русских я должен был наблюдать за тем, насколько корректно шел процесс". Со своей стороны я ничего не предпринял, чтобы установить контакт с отцом осужденного, ведь прошло уже 30 лет, так что мое представление о Вилли Кислере уже мало что значило.

Это предательство и ход процесса до сих пор у меня перед глазами.

 

Фред Негер

 

Этот "честный" человек был одним из самых интеллигентных людей в нашем лагере из почти 2000 пленных. Он был журналистом и позже, после нашего возвращения на родину, в течение многих лет описывал баварские праздники.

В мае 1948 г. я с очередной группой освобождаемых пленных должен был отправиться на родину и уже был по этому поводу полон радужных ожиданий. За два дня до отъезда меня вызвал мой знакомый Мартин Потц и сказал: "Вилли, тебя из списка вычеркнули. Вместо тебя домой поедет другой". Вечером я разговаривал с командиром отряда лейтенантом Бонком (из округа Кёльн), который сказал следующее: "Вчера вечером офицер охраны лейтенант Х мне говорил: "Вы немцы страдаете от предателей. Манфред Лёбль (позже выяснилось, что это было делом рук Фреда Негера) пришел к русским и донес, что Вилли Фритцен был в гитлерюгенде". Тут я вспомнил о давнем разговоре, где Фред Негер неожиданно сказал, что я буду назначен в качестве командира в специальный отряд, куда отправляли провинившихся. Туда попадали те, кто выполнял норму только на 80%. Но это было вранье. Речь шла о штрафном лагере (куда попал обер-лейтенант Мозер) в Караганде, нарах для саботажников.

Потом я разговаривал с моим хорошим знакомым Эрнстом Файдом (из Дуйсбурга), который был определен русскими для особой роли. Я ему сказал: "Эрнст, все кончено. Ты знаешь, что это такое, когда попадают в эту команду. Это начало конца". Эрнс Файд сказал мне по этому поводу: "Есть еще один шанс. Наш молодой лагерный командир в хороших отношениях с врачом из лазарета Верой Нудиной. Может быть, он добьется, чтобы тебя не отправили в ту команду". Усилия командира увенчались успехом. Известие о моем "спасении" передали мне ночью. При этом мне было сказано: "Пойдешь завтра рано утром в дневную смену в шахту. В свободное время не попадайся на глаза политофицеру старшему лейтенанту Вернеру". Так я был спасен в первый раз.

В начале октября я получил известие от русских, что меня переводят в лагерь в Усть-Каменогорске, что в 60-80 километрах от Лениногорска. Вначале я испугался, так как в нашем лагере я уже освоился и у меня были кое-какие связи. В другом же лагере могут возникнуть проблемы, как у всякого новичка. Для вермахта это обычное дело. Потом я узнал, что наша команда из 30-40 человек не предназначается для работ, она будет нести внутрилагерную службу.

Через некоторое время после прибытия в новый лагерь разнесся слух, что здесь будут формировать эшелон на родину. Стали отбирать людей для отправки. К горлу подступил страх. Через три дня меня еще не было в списках. На четвертый меня вызвали к политофицеру Вернеру, который тоже оказался в Усть-Каменогорске. Рядом с ним стоял наш молоденький командир из Лениногорска. Когда я назвал свое имя, обер-лейтенант Вернер выругался и показал мне кулак. Лагерный же командир сказал что-то вроде того, что военнопленный Фритцен - порядочный человек. Вернер проворчал: "Ладно", - а я подумал: "Ты же меня знаешь".

Так наш командир во второй раз принял участие в моей судьбе. Через два дня после окончательного утрясения списков ушел наш эшелон. Все 24 дня пути до Франкфурта-на-Одере на каждой остановке мы испытывали страх: как бы чего не вышло. Наконец мы преодолели шлагбаум на границе советской и английской оккупационной зоны. Около 6 утра, стоя уже за шлагбаумом, мы кричали: "Свобода!.. Свобода!.." Это был счастливый конец истории, которая чуть не стоила мне жизни, если бы я попал в штрафной лагерь в Караганде.

Я рассказал о двух предателях и доносчиках. Обстоятельства происшедшего я и сейчас отчетливо вижу в памяти, а донос Негера мог вообще сыграть в моей жизни роковую роль, не сложись обстоятельства столь счастливо, - меня спас наш лагерный командир.

Вполне вероятно, что в лагере были и другие предатели.

Вернемся еще раз к Фреду Негеру.

Одно время он был "уполномоченным офицером" от военнопленных при лагерной кухне. Он должен был следить, чтобы жир, масло и т.д. в полном объеме поступали на стол заключенных, т.е. контролировать документацию, по которой расходовались важнейшие продукты питания, которые получали от русских. Было само собой разумеющимся, что доверенное лицо военнопленных могло жить совсем неплохо, т.е. дорога на кухню ему была недолгой. Но Фред Негер стал злоупотреблять доверием. Он стал часть получаемого от русских масла "резервировать" для себя. Разгорелся скандал. Негер предстал перед товарищеским судом. Я прекрасно помню ситуацию. На большой площадке перед нашим бараком поставили стол, за которым сидел так называемый товарищеский суд под председательством старого коммуниста Зонненборна. Несколько сотен военнопленных стояли при этом в качестве зрителей. Я как сейчас слышу, как выступал этот председатель: "Здесь в лагере мы зашли настолько далеко, что когда разговариваем между собой, смотрим, не стоит ли поблизости Негер, который все тут же передает русским". Потом говорили об утаивании масла. На некоторое время Негера исключили из общего котла. Фред Негер сидел возбужденный и быстро писал. Уже к следующему вечеру русские были подробно проинформированы о том, кто и что говорил.

Нормы питания военнопленных в 1947 г. (в граммах в день).

Продукты Обычная норма Дистрофики Больные в лагере Офицеры
Хлеб 95% 600 - 400 600
Хлеб 85% - 500 200 -
Крупы 90 70 70 100
Макароны 10 20 20 20
Рис - 50 10 -
Мясо 21 150 80 52,5
Рыба 81 20 20 77
Жиры - 30 - 40
Комбижир 15 13,4 30 -
Растит. масло 5 - - -
Чай черный - 0,5 0,5 1
Чай-эрзац 2 - - -
Сахар 17 30 20 40
Соль 30 20 20 20
Картофель 600 400 300 400
Овощи 320 250 200 200
Мука 85% 10 10 20 10
Картоф. мука - 5 5 -
Папиросы - - - 15 штук
Табак разного сорта 5 10 10 -

А вот так, например, выглядело меню на 3 октября 1947 г. (содержимое в граммах).

Завтрак - Соевый суп 0,8 литра;
Соевая мука
30
Жир 5
Овощи (зеленые помидоры) 200
Соль 5
Обед, первое - суп из муки, 0,8 литра  
Мука 96% 40
Мука 85% 10
Жир 5
Овощи (картофель и зеленые помидоры) 220
Соль 5
Обед, второе - картофельное пюре, 0,3 литра  
Картофель 500
Рыба 79,7
Жир 5
Ужин - мучной суп, 0,8 литра  
Мука 96% 60
Жир 5
Соль 5
Чай 1
На весь день:  
Хлеб 600
Сахар 17 (офицерам 40)
Табак 5 (офицерам 11 сигарет)

Еще один небольшой штрих к произошедшему: в первый день после своего отлучения от общественного котла он должен был сам забирать свою пайку хлеба у Бруно Бекенбаха, который ввиду своего прошлого опыта работы в качестве почтового служащего был назначен раздавать хлеб. Получая свою пайку, Негер не удержался: "А хлеб за тобой не надо перевешивать?" Это полностью соответствовало характеру "нашего" Фреда Негера.

Я не мог знать обо всех делишках Негера, но у меня сложилось стойкое впечатление, что он передавал русским и много другой информации. Кто знает, на скольких товарищей он донес.

Когда-то надо об этом сказать.

А вот еще одна интересная страница, приложенная автором воспоминаний. Наверное, она будет красноречивее самых живописных описаний лагерной жизни.

Естественно, не все из заявленного доходило до пленных. Некоторая часть продуктов оседала по пути у представителей советской администрации и немецкого персонала, но, судя по предыдущим страницам, лагерная общественность некоторые рычаги контроля имела.

Солдаты вермахта, умершие в плену и похороненные
на центральном кладбище Алматы

Фамилия, Имя, Отчество

Год рождения

Воинское звание

Дата смерти

Дата захоронения

N могилы и N квадрата по месту захоронения

Гофман Франц

1919

Сержант

15.10.46

16.10.46

1-5

Элиас Алоне

1910

Ефрейтор

17.11.46

19.11.46

2-5

Галлакер Франц Гунтер

1919

Ефрейтор

26.11.46

28.11.46

3-5

Вильгельм Ганц

1910

Ст. ефрейтор

11.02.48

11.02.48

4-5

Парницкий Эрих

1915

У/офицер

10.03.46

10.03.46

5-5

Витмас Вилли

1928

Солдат

15.10.46

18.10.46

7-5

Гайнс Иосиф

1907

Ефрейтор

08.12.46

12.12.46

8-5

Штрельке Фриц Юлиус

1909

Ефрейтор

26.07.47

28.07.47

9-5

Гольдман Эрвин

1917

Фельд-фебель

26.07.47

28.07.47

10-5

Витман Вильгельм

1912

У/офицер

21.09.47

23.09.47

11-5

Эккерт Генрих Яковлевич

1892

Интернир

28.02.46

01.03.46

12-5

Гортенштайн Гергард

1926

Солдат

24.11.46

26.11.46

13-5

Галлекер Фринц Гунтер

1919

Ефрейтор

26.11.46

3-5

Я понимаю, что изложенные воспоминания пока еще не могут быть объектом серьезных обобщений. Сбор материала продолжается. В российской прессе стали появляться, немногочисленные правда, статьи о положении немецких военнопленных второй мировой. Конечно же, и нам в Казахстане нужно сказать свое слово. Было бы очень хорошо, если бы откликнулись те, кто располагает какой-либо информацией. Это прежде всего работники НКВД, сотрудники лагерей. Наверняка кто-то из бывших пленных остался в Казахстане. Как их жизнь сложилась? Все это очень интересно, да и не только интересно. Это еще одна немаловажная страница истории отношений Казахстана и Германии.

 

Буду рад всем откликам. Мой домашний телефон (3272) 93-15-66, писать можно по адресу: 480043, Казахстан, Алматы, Орбита-2, дом 12, кв.50, Колосову Александру Владимировичу. А также - в редакцию "Простора".